Марина Лебедева.Погребение Плащаницы.
Среди людей существует мнение, что человек может прочувствовать только то, в чем он лично участвовал, остальное для него недоступно. Церковь же призывает евангельские события воспринимать не только умом, но и сердцем. Как это возможно, ведь все самое важное совершилось более 2000 лет назад?
Для меня остается проблемой собрать рассеянное внимание и сосредоточить свои мысли на ходе церковной службы. Какое уж тут сердце…
Но однажды мне посчастливилось /хоть и косвенно/ стать участником евангельских событий. Вот как это было.
Я впервые пришла на службу в Страстную Пятницу и немного волновалась: смогу ли выстоять с двух часов ночи и до восьми утра? Народу собралось на удивление мало. Это на Пасху яблоку упасть негде будет. А сейчас…
Вот и приближается самое важное событие: обряд погребения Плащаницы. Крестным ходом неторопливо спускаемся с высокой лестницы, ведущей из храма, в ночь. Впереди – паренек, несущий фонарь, за ним – батюшки с Плащаницей над головой, небольшой хор и несколько прихожанок. Идем медленно и беспрестанно тихо поем «Святый Боже…».
Ветер пытается загасить упрямое пламя свеч, поэтому приходится руками защищать трепещущие огоньки. Вокруг все спит. И никому нет дела до того, что мы хороним Христа. Меня поразила эта мысль: мы сейчас хороним … Христа!
В этом была некая таинственная отрешенность. Будто два разных мира соприкоснулись друг с другом, но не смешались, а каждый остался со своим сокровищем.
Я ощутила себя на настоящих похоронах, словно батюшки несут гроб, в котором лежит близкий и бесконечно любимый ЧЕЛОВЕК, потеря которого кажется катастрофой.
Пронзила мысль: а ведь все происходит именно также, как много веков назад, когда ночью тайно погребали тело Спасителя любимый ученик Спасителя — Иоанн, Никодим, Иосиф Аримафейский и женщины. И никому вокруг не было до этого дела.
Это потом, после победы над смертью, будет ликование толпы, а в страшный час скорби – горстка верных. Только они еще до конца не верили в то, что Он воскреснет. А мы это знаем!
Слезы катятся по моим щекам, мешают петь со всеми, но я не могу их остановить. Я изо всех сил стараюсь не разрыдаться сейчас в голос от нахлынувшего чувства сопричастности, скорби и любви.
В эти минуты мне кажется самым страшным оказаться в час гонений на Церковь в теплых домах с наглухо зашторенными окнами, а не с этой маленькой горсткой людей.