Х.Толшемский. Две встречи из книги «К свету невечернему»

В 18… году Пасха была ранняя-на другой день Благовещения. Снегу  было много, стояли заморозки, и на реках чуть  только показались закраины.
Молодой помещик Балаев , уже два года живший, по окончании курса в университете, безвыездно в своем имении, за пятьдесят верст от губернского города-вздумал воспользоваться санным путем. На второй  день Пасхи он поехал в город, делая нужные визиты.
С следующего  же дня  погода  совершенно изменилась: повеял южный ветер . Термометр показывал до 15-ти градусов тепла- и в два- три дня снегу как не бывало…
Балаеву надо было торопиться домой, пока реки не тронулись. За пять верст от города нужно было переправляться через большую реку или по льду, для безопасности- по доскам, или же на пароме, если  лед уже прошел. Моста через реку не было. Но, за некоторыми делами , Балаеву  пришлось задержаться в городе до понедельника Фоминой недели.
Вечером, в фомино воскресенье, был послан верховой, чтобы заготовить на берегу, на всякий случай, достаточное, для перехода по льду, количество досок.

На другой день, утром, Балаев подъехал к переправе. Река уже вспучилась, и лед начинал трескаться. Закраины, саженей по двадцать ширины, как отдельные реки бурлили, стремясь на простор по отлогим берегам реки. Переправа была невозможна: каждую минуту мог начаться ледоход.     
На противоположном берегу стоит небольшая харчевня. Из неё уже несколько раз выходил на берег какой-то человек, в коротком пальто, подпоясанном кушаком, и с котомкой за плечами. Постоит, походит по берегу, посмотрит вниз и вверх по реке — и опять возвращается в харчевню…

Вдруг, раздался глухой треск. Река точно охнула. Весь лед поднялся, как бы вынырнув из воды, и сплошною массою покрыл закраины реки…
С минуту словно происходила глухая борьба, а затем вся ледяная масса, с легким шелестом, медленно двинулась по течению реки. Большие льдины, как огромные плоты, спокойно занимали середину, а,  по краям, более мелкие льдины наскакивали одна на другую и то нагромождались в кучи, то разбивались вдребезги и алмазными искрами рассыпались во все стороны. Лёд упорно напирал на берега…
Из харчевни опять вышел человек. На этот раз, кроме котомки за плечами, у него была корзина на левой руке и большая палка в правой. Быстро подойдя к берегу, он осмотрелся, затем пробежал саженей десять вверх по течению реки и на секунду остановился. Сняв фуражку, человек несколько раз перекрестился и далеко прыгнул с берега на лёд.
Балаев остолбенел. Дыхание у него замерло…

А человек, между тем, начал метаться из стороны в сторону, перескакивая с льдины на льдину, и в каких – ни будь две три минуты перебежал закраину реки, попал на огромную льдину, которую медленно несло по течению.
Опираясь на палку, человек смело шагал по льдине и быстро приближался к закраине берега, на котором стоял изумлённый Балаев.
Сердце Балаева сжималось от давившей сознание мысли, что, вот — вот, он будет свидетелем неизбежной, казалось ему, гибели отчаянного безумца… Он, инстинктивно схватив доску, побежал берегом по течению реки, на случай помощи пешеходу, приказав сделать то же самое и своему человеку.
Между тем, смельчак, перейдя большую льдину, уже прыгал в саженях пятнадцати от берега по мелким льдинам, напиравшим друг на друга в закраине реки.

На реке треск и шум… Поднялся ветер… Ослепительный блеск солнечных лучей, отраженных льдинами… Каскады брызг, с моментально появляющимися и исчезающими радугами.. Дурно становилось Балаеву от головокружения при виде этой картины.
И, вдруг, из середины этого хаоса, смельчак буквально как бомба, вылетел далеко на берег. И, точно кому-то делая вызов, быстро осенил себя крестным знамением и весело прокричал:
— Христос воскресе!
От чрезмерного напряжения нервов с Балаевым сделалась истерика. Обливаясь слезами, он бросился к смельчаку, обхватил его обеими руками и начал целовать его лицо, приговаривая:
— Воистину воскресе! Воистину воскресе!

Это оказался мальчуган лет четырнадцати, ученик духовного училища. Он пешком возвращался в город после пасхальных каникул и, сообразив, что ледоход может продолжаться несколько дней, быстро воспользовался его началом, когда закраины реки набило льдом, и по нему можно было перебежать на серединную льдину, а с неё и попасть на другой берег.
Наконец, освободившись из объятий Балаева, мальчуган снял с руки корзинку и начал отряхиваться, так как  весь был покрыт брызгами и крошками льдин. Последних особенно много набилось в лапти, одетые на ногах, вместо сапог.
Он вел себя так, точно ничего особенного не случилось. На двигавшийся по реке лед он уже не обращал никакого внимания:
до него ему теперь не было решительного ни какого дела…          

Весь он был занят деловитой суетливостью: проверкой-не потерял ли чего при переходе через реку?
Тщательно осмотрел он корзину, которая была покрыта сверху белою тряпкой и плотно обвязана бечевкой; оказалось все в исправности. Запустил, попеременно, обе руки в карманы штанов; пошарил за пазухой, потрогал лямки котомки висевшей за плечами и, совершенно успокоенный, посмотрел на Балаева.
— Ну, что, натерпелся страху, друг, как переходил через  реку-то? – спросил несколько покровительственно Балаев. И как же ты осмелился на явную беду идти? Ведь лёд рыхлый, каждую минуту провалиться можно.
—Зачем бояться! Я знал, что перейду, иначе не пошел-бы, совершенно серьезно ответил мальчуган.
—А зачем же ты закричал: «Христос воскресе!», а не другое что, когда выскочил на берег, спросил Балаев, сам озадаченный удивительным для него спокойствием мальчугана.
—А как же? Теперь Пасха…—оживляясь, заговорил он.— До Вознесения целых сорок дней, все—« Христос воскресе!»…
И дорогой, когда идёшь, все надо петь: «Христос воскресе», «Пасха священная нам днесь показася», «Воскресения день»…Да мало ли пасхальных песен есть! Все надо петь, что знаешь…Хорошо! Я все пасхальные песни наизусть знаю. У нас в училище заучивать заставляли. Да и дома на клиросе, в церкви, надо петь и по деревням, когда с иконами ходят.
— Где же твой дом? Откуда ты идешь?
— А от Богородицы, с Малой Сизьмы… семьдесят пять верст от сюда…Папа мой там священником…
Проговорив это, мальчуган почтительно снял фуражку и сказал:
— Прощайте! Мне идти пора…
Сильное впечатление произвел на Балаева удивительный мальчик своим спокойствием, рассудительностью и религиозным настроением. И ему не хотелось расстаться с ним так просто, как тот хотел.
— Я довезу тебя до города, пригласил Балаев мальчугана в тарантас. Пять, верст,  ведь еще. Снимай котомку-то, да садись! Живо доедим, а пешком-то устанешь.
— Спасибо. Я бы и пешком добрался. Теперь уж что! А если с вами ехать, так надо переобуться, посмотрел он на свои лапти.
— Ну, что же, переобуйся, да и поедем весело сказал Балаев.
Мальчуган сел на доску, снял с плеч котомку, отвязал притороченные к верху сапоги и освободив ноги от лаптей, обулся.
Сели в тарантас и поехали.
— Что в корзинке-то у тебя? — спросил Балаев.
— Полсотни крашенных пасхальных яиц, ответил деловым тоном мальчуган, и пироги. Мне дней на десять хватит. А в котомке бельё. Теперь домой уже до сенокоса не отпустят, немного помолчав, прибавил он. У нас всегда на Кирика и Улиту,в середине июля, отпускают.
— Почему же родители тебя пешком отпускают в такую дальнюю дорогу? Мало ли, что случиться может! Ведь, вот, утонуть мог или злой человек обидит.
— Что может случиться?! Уверенным тоном сказал мальчуган. Утонуть? Нет, Бог сохранит. А злому человеку, что от меня взять? Да от него, ведь, и убежать можно.
— Ну, а если Бог не сохранит, и тонуть станешь, почему-то, против воли, задорно спросил Балаев.
Мальчуган посмотрел на Балаева таким взглядом, что тому до боли стало стыдно, и нечего не ответил.
— А когда выучишься, что будешь делать? – спросил Балаев, чтобы загладить неловкость.
— Буду священником, как-то мечтательно выговорил мальчуган и посмотрел на Балаева другим взглядом- ласковым, с чуть заметной улыбкой. И вас вспомню, продолжал он, как будет Пасха, я в уме и скажу вам: « Христос воскресе!». Вспомните меня и в уме скажите: « Воистину воскресе, о. Харитон!». Я тогда уже о. Харитоном буду.
Целый переворот произвел в душе Балаева этот удивительный мальчик, сидевший рядом с ним в тарантасе.
Точно провидец какой, думал Балаев, все ясно видит в будущем, знает, что с ним будет и в самую душу тебе точно заглядывает и как бы связывает её со своею.
Как-то тепло стало на душе у Балаева, и жалко было ему расстаться с милым мальчиком.
Но доехали до города, и мальчик попросил остановить лошадей.
— Вон, мне надо туда, указал он рукой. Теперь прощайте. Спасибо. Христос воскресе!
 — Воистину воскресе! со слезами ответил Балаев и горячо расцеловал будущего о. Харитона
Вскоре тот скрылся в переулке, между домами.

Прошло сорок лет после описанного случая. Сенатор Балаев, проживавший постоянно по зимам в Петербурге, делая, в первый день Пасхи официальные визиты, почувствовал себя дурно. Он принуждён был возвратиться домой и лечь в постель.
Послали за доктором.
Доктор исследовал больного, прописал нужные лекарства и сообщил родным об опасности положения.
—Теперь пока ещё ничего нет, но может быть удар. Не мешает послать за священником, если больной человек верующий, посоветовал, уходя доктор.
Часа полтора искали священника. Духовенство славит по домам, его трудно найти в это время.
Между тем больному становилось всё хуже и хуже. Хотя удара ещё и не было, но он перестал уже говорить.
Родные окружили постель умирающего . А он, точно с надеждой, смотрит на дверь, шевелит губами, как будто силиться что-то сказать и не может.
Так продолжается с полчаса. Все чувствуют: началась агония. А посланный за священником всё ещё не возвращается.
Наконец лакей распахнул дверь.
Вошёл седой, стройный священник в епитрахили, с крестом в правой руке, и быстрыми шагами направляясь к больному, издали ещё, веселым голосом произнес: Христос воскресе!
Точно электрическая искра пробежала по всему телу больного. Он быстро сел в постели и чистым, радостным голосом ответил:
—Воистину воскресе, о. Харитон!
Секунда и священник с сенатором сидели на постели, в объятиях друг друга, обливаясь слезами.